От издателей к читателям

Издательство "Пупкин и микроба" приветствует всех сюда пришедших.
Предлагаем вашему вниманию Выпуск 135 из серии "Библиограф - русские авторы."

Уважаемые мамзельки, мадамки и ихние мужики - вы пришли на офигительно полезный сайт про книжки. Книжки русских, советских и антисоветских поэтов, драматургов, писателей и всех кто таковым себя почему-то считал (пусть и с ошибками).
Здесь публикуются фрагменты ихних творений. Cсылки для бесплатного скачивания полных версий представленных книг располагаются в начале каждой главы

Глава 269. Чехов А.

В этой главе опубликовано

Чехов Антон Павлович - Корреспондент

Музыкантов было восемь человек. Главе их, Гурию Максимову, было
заявлено, что если музыка не будет играть неумолкаемо, то музыканты не
увидят ни одной рюмки водки и благодарность за труд получат с великой
натяжкой. Танцы начались ровно в восемь часов вечера. В час ночи барышни
обиделись на кавалеров; полупьяные кавалеры обиделись на барышень, и танцы
расстроились. Гости разделились на труппы. Старички заняли гостиную, в
которой стоял стол с сорока четырьмя бутылками и со столькими же тарелками;
барышни забились в уголок, зашептали о безобразиях кавалеров и стали решать
вопрос: как это так выходит, что невеста с первого же раза начинает говорить
на жениха "ты"? Кавалеры заняли другой угол и заговорили все разом, каждый
про свое. Гурий, первая и плохая скрипка и дирижер, заиграл со своими семью
черняевский марш... Играл он неумолкаемо и останавливался лишь только тогда,
когда хотел выпить водки или подтянуть брюки. Он был сердит: вторая и самая
плохая скрипка была донельзя пьяна и чертовски фантазировала, а флейтист
ежеминутно ронял на пол флейту, не смотрел в ноты и без причины смеялся. Шум
поднялся страшный. С маленького столика попадали бутылки... Кто-то ударил по
спине немца Карла Карловича Фюнф... С криком и со смехом выскочило несколько
человек с красными физиономиями из спальной; за ними погнался встревоженный
лакей. Дьякон Манафуилов, желая блеснуть перед пьяной и почтеннейшей
публикой своим остроумием, наступил кошке на хвост и держал ее до тех пор,
пока лакей не вырвал из-под его ног охрипшей кошки и не заметил ему, что
"это одна только глупость". Городской голова вообразил, что у него пропали
часы; он страшно перепугался, вспотел и начал браниться, доказывая, что его
часы стоят сто рублей. У невесты разболелась голова... В прихожей уронили
что-то тяжелое, раздался треск. В гостиной, около бутылок, старички вели
себя не по-старчески. Они вспоминали свою молодость и болтали черт знает
что. Рассказывали анекдотцы, прохаживались насчет любовных похождений
хозяина, острили, хихикали, причем хозяин, видимо довольный, сидел,
развалясь на кресле, и говорил: "И вы тоже хороши, сукины сыны; знаю я вас
хорошо и любашкам вашим не раз презенты подносил"... Пробило два часа. Гурий
в седьмой раз заиграл испанскую серенаду. Старички вошли в азарт.
- Погляди, Егорий! - зашамкал один старичок, обращаясь к хозяину и
указывая в угол.- Что это там за егоза сидит?
В углу, возле этажерки с книгами, смиренно, поджав ноги под себя, сидел
маленький старичок в темно-зеленом поношенном сюртуке со светлыми пуговицами
и от нечего делать перелистывал какую-то книжку. Хозяин посмотрел в угол,
подумал и усмехнулся.
- Это, братцы мои,- сказал он,- газетчик. Нешто вы его не знаете?
Великолепный человек! Иван Никитич,- обратился он к старичку со светлыми
пуговицами,- что же ты там сидишь? Подходи сюда!
Иван Никитич встрепенулся, поднял свои голубые глазки и страшно
сконфузился.
- Это, господа, сам писатель, журналист! - продолжал хозяин.- Мы пьем,
а они, видите ли, сидят в уголку, по-умному думают да на нас с усмешкой
посматривают. Стыдно, брат. Иди выпей - грех ведь!
Иван Никитич поднялся, смиренно подошел к столу и налил себе рюмочку
водки.
- Дай бог вам...- пробормотал он, медленно выпивая рюмку,- чтоб все...
этак хорошо... обстоятельно.
- Закуси, брат! Кушай!
Иван Никитич замигал глазками и скушал сардинку. Толстяк, с серебряною
медалью на шее, подошел к нему сзади

Глава 270. Чечельский Г. - Чорин И.

В этой главе опубликовано

Чешко Федор - В Канун Рагнарди

«Скальды поют о бездонной яме на дальнем севере, в которой живет вместе с волком Фафниром злой бог красавец Локи. Локи ждет в своем царстве Утгарде назначенного неизменной Судьбой часа, когда он победит всех богов и всех героев в последней битве при Рагнаради...»
В.Иванов «Повести древних лет»ПРОЛОГ. ДОЛИНА ЗВЕНЯЩИХ КАМНЕЙ
1. СУМЕРКИ
День уходил. Слепящее опускалось все ниже и ниже, туда, к далекой гряде Синих Холмов, на которые сырой ветер с Горькой Воды натянул сизые, беременные дождем тучи с краями иззубренными и острыми, как лезвия каменных ножей.
Тучи — хищные, вытянутые — тяжело переползали через вершины холмов, все глубже впивались в мягкую синеву неба, погромыхивали далекими еще, медленными раскатами... Так лезвие каменного ножа под треск рвущихся сухожилий неохотно входит в глотку оглушенного дубиной врага, кода воин всем телом навалился на рукоять.
Образ этот был настолько ярок и реален, что когда рваные кромки коснулись края Слепящего, полоснули по нему и окрасились алым, Хромой дернулся и жалобно застонал.
Он знал, как это бывает, когда холодное каменное лезвие рвет кожу и мясо, знал острый и терпкий запах крови. Своей крови.
Это было в тот день, когда в скалах они напоролись на охотничий отряд немых.
Хромого сбил с ног тяжелый удар, и в спину впились острые камни, а на груди уже сидел враг, и беспощадное иззубренное жало подбиралось к горлу...
Мускулы сводило судорогой отчаянья, и руки тряслись от напряжения, но лезвие надвигалось все ближе, и все шире расплывалось в злобной улыбке нависшее над ним косматое лицо — ощеренные желтые слюнявые клыки, холодные безжалостные глаза, струйки пота на грязном лбу — а в голове билась, трепыхалась одна мысль: «Не хочу, не хочу, не хочу!..»
Хромой слышал, как рвется, трещит его кожа, и горло жгло, как огнем, и потекло по шее теплое, липкое — сначала тоненькой струйкой, потом сильнее...
И почему-то вдруг он всем своим угасающим естеством ощутил объемность и красочность покидаемого им мира — выпуклость и округлость окаменевшего от усилий плеча немого, и веселую игру световых бликов на этом потном плече, и алое, как бы светящееся изнутри брюшко присосавшегося к этому плечу огромного слепня...
Слепень и спас Хромого.
Враг дернулся и на секунду ослабил хватку. А потом... Скорченное косматое тело давно уже перестало вздрагивать, а Хромой все бил и бил дубиной по обросшей жесткой щетиной пасти, по этим глазам, еще минуту назад горевшим предвкушением убийства.
Шрам на шее остался навсегда — багровый, вздувшийся, рваный. Кошка, бывало, гладила этот шрам кончиками пальцев и огорчалась, что он на шее, а не на лице, а то бы Хромой был самым красивым охотником Племени.
Хромой зажмурился и потряс головой: он пришел сюда не для воспоминаний.
А на небе уже не было ни Слепящего, ни каменных ножей, залитых его кровью, а была сплошная полоса туч над горизонтом — багровая, как воспаленная рана, и края ее горели алым. А выше...
Бывают ли песни без звуков, без голоса? Бывают.
Потому что иначе, чем песней, нельзя назвать эти плавные переливы мягкого света — от алого и золотого на западе, через зеленый, бирюзовый, голубой, к глубокой и прозрачной синеве на востоке...
Это была мелодия цвета — спокойная, простая. Она навевала замершему в восторге Хромому необыкновенно светлую грусть, и щемило сердце, и на глаза наворачивались слезы, но это было хорошо